Увеличить

Середина шестидесятых, Моховая, ЛГИТМиК. Поступить туда, оказаться там, в нем, с ними… Мечта казалась недостижимой. И все-таки не сразу, не с первого раза, но это произошло. Я плохо себе представляю, как нынешние счастливчики воспринимают Институт. Для них, сегодняшних, Театр практически умер, его не существует. Они в него почти не ходят. Они питаются телевизионным или, в лучшем случае, киношным эрзацем. А мы тогда… Эти фамилии! Юрский, Фрейндлих, Тенякова и пр. и пр. и пр. Они только что учились здесь! И вот теперь мы?! Была в этом заведении… ат-мо-сфе-ра! Особый воздух какого-то сказочного королевства. И вот мы… А вокруг старшекурсники. Еще не короли, но уже наследные принцы. Уже другой взгляд, другая осанка. Их уже любят, о них говорят, их ждут. А какие были Принцессы! А мы? Что мы?

Но знаете, это поразительно: стоило кому-нибудь на каком-нибудь курсе сделать что-нибудь эдакое, неожиданное, яркое, броское, смешное — об этом начинали говорить все, весь Институт. Героями становились мгновенно. Или так казалось? Я, например, получил некоторую известность в момент поступления. Так случилось, что Г.А. только что выпустил дипломный спектакль со своим последним режиссерским курсом (а курс-то был какой! Сандро Товстоногов, Кама Гинкас, Гета Яновская, Вальдас Линцявичус, Лева Шварц…) «Люди и мыши» по повести Дж.Стейнбека, а я в самодеятельности тоже поставил «Люди и мыши», и когда на коллоквиуме Г.А. это от меня услышал, попросил показать отрывок. А отрывок-то — это уже последний тур, на который он придет, а до того-то его не будет, будут Гипиус, Агамирзян, Кацман, а Его-то не будет. И меня пропускали тур за туром, тур за туром, потому что все знали: Мастер дал задание. И все это знали и улыбались, рассказывали друг другу, как анекдот. Вот так и случилось. Повезло. А потом поехало — с вершины в пропасть, из пропасти на вершину, кто как, кубарем…

Когда же я впервые увидел Рому? Не помню. Наверное, все-таки на капустнике. Ах, этот Институтский Капустник! Ах, эти дивные, не просто талантливые, а уже при жизни поднявшиеся на Олимп небожители! Одна из ярчайших легенд, которую мы застали, это легенда о Капустнике, Который Был До Нас. До нас! От него нам достались только рассказы и эта фантастическая строфа: «Куем чего-то железного / На вид как будто бы полезного / А если внутрь заглянуть…/ Жуть!!!» Мы умирали! Но — до нас! А тут вдруг — бабах!!! «Птицы»!

Это была компания заговорщиков. Я их так воспринимал. Вадик Жук, Саша Урес, Игорь Окрепилов, Алик Махцир, Игорь Еремеев, Лева Копелев, Эдик Драпкин и Рома Виндерман. Ну, что тут скажешь?

Р. Виндерман, Л. Стукалов. 1996 г.
Фото из архива Л. Стукалова
— Столпотворение?

— Да.

— Сумасшествие?

— Да.

— Хохот?

— Да, до истерики.

— Блаженство?

— Да.

— Приобщенность к чему-то такому?..

— Да! Да! Да!

Как мы их всех любили! О-бо-жа-ли. Ах, если бы собрать воспоминания тех, кто это делал, и тех, кто это видел…

Вот там я его и увидел по-настоящему. Рому Виндермана, молодого человека с лошадиным лицом, студента режиссерского курса кафедры кукол, Героя и Небожителя.

Надо сказать, что в тот момент на Институт обрушилась какая-то эпидемия. Можно назвать ее «Эпидемия Ч». Полыхнуло неведомо откуда. Мне почему-то кажется — из недр этого капустника. Это была какая-то удивительная, странная манера речи. Она была странная, обаятельная, невероятно заразительная, эта манера говорить немного по складам и еще невероятно выделяющаяся буква «Ч». Откуда это взялось? То ли от Кирилла Черноземова, то ли от Володи Маслова, то ли еще откуда, но через этих ребят точно.

Я заразился от Ромки. Это безобразие длилось несколько лет. Нормальные люди, среди которых институтские иногда бывали, смотрели на нас с легким испугом. А нам нравилось. Это был масонский пароль. Знак посвященности. Много лет спустя в Роминой речи слышались отзвуки, сигналы из нашей молодости, из того времени, когда все мы были наследными принцами, все были гениями. Часами мы общались на этом странном диалекте под лестницей или на ступеньке Учебного Театра напротив Института, делясь друг с другом какими-то туманными, возбуждающе-гениальными идеями, соображениями, сведениями. Не беда, что все эти идеи возникали на основании только что полученных от Мастеров, самых первых знаний о профессии и ремесле. Упоительное времяпрепровождение. Мы любили эти разговоры, друг друга, самих себя. Мы учились. Уже много лет спустя, став доцентом кафедры основ актерского мастерства и в свой черед пытаясь что-то объяснить о ремесле и профессии актера нынешним студентам, я подумал, что можно учить лучше или хуже, так или эдак, но главное обучение происходит там, в разговорах «Под Лестницей», «На Ступеньке». Если происходит.

Именно на этой ступеньке, где в теплую пору мы часами сидели, как курицы на насесте, высиживая кто что, возникла у нас с Ромой очередная гениальная идея, превратившаяся в настоящую авантюру.

Приближалась Дата. 100-летие со дня рождения Ленина. И вдруг к нам, сидящим на ступеньке, подходит Рубен Сергеевич Агамирзян. Вернее, не то чтобы подходит, а скорее садится в свой автомобиль, стоявший неподалеку от нас. Ах, этот автомобиль Агамирзяна! Это отдельный разговор. И вот садясь в этот свой автомобиль, он как-то небрежно и игриво бросает в нашу сторону: вот, мол, вы сидите тут, а в это время приближается Дата! Вы же все гении, вот и выдумайте что-нибудь… а я, мол, под вашу гениальную идею предоставлю вам свой выпускной курс. И уехал. Стоило только захлопнуться дверце автомобиля, как я тут же громко заявил: интересно, и кто же будет этот г….., который согласится на это предложение! И замолчал, потому что понял, что этим г….. буду я. Ибо родилась Идея. Она была хитрой, коварной, изящной и, как я теперь понимаю, — Настоящей Идеей, но для студентов абсолютно невыполнимой. И к кому я кинулся? К Роме. И мы размечтались: спектакль, посвященный Ленину, Революции, Всему Этому, но без Ленина, без Революции и без Всего Этого. Один день Российской Империи в день рождения Ленина 22/10 апреля 1870 года. Он завелся с пол-оборота — нужна пьеса! Ах, какая мелочь! Мы к кому-то ходили, задавали вопросы — в ответ странные улыбки и советы к кому обратиться. И вот появилась цель: Москва, Центральный Государственный Архив Октябрьской Революции — ЦГАОР. Проректор Института С.С.Клитин (очень строгий мужчина) своей рукой выписал нам с Ромой командировку, и мы посреди учебного года отправились. На самом деле у меня такое подозрение, что нам просто нравилось это: какая-то своя идея, посреди учебного года, Москва, командировка — весело! Плохо я помню, что мы там нашли, но нашли. Нам показывали какие-то материалы, делали страшные глаза, говорили, что это чуть ли не Государственные Тайны! Нам сделали (а Институт оплатил) фотокопии каких-то документов, каких-то материалов. И мы все это привезли и предъявили. Плохо я это помню. А вот то, как мы ночевали в общежитии ГИТИСа, помню очень хорошо. Просто пришли, с кем-то познакомились и ночевали. Там героем был Рома. После посиделок со скудной студенческой закуской к дешевому портвейну Рома устроил Театр Одного Актера. Он разыграл перед обомлевшими москвичами капустник «Птицы»! На взрывы хохота в комнату забредали какие-то местные гении, нами заинтересовались какие-то местные принцессы… Было весело и хорошо. Мы вернулись из Москвы победителями. А потом… дело затянулось. Рома закончил Институт и уехал, я еще учился. Мы с Ромой переписывались. Я ему посылал найденные в газетном зале Публички материалы, он превращал и возвращал их в форме диалогов. Уже был готов первый акт… И знаете — это почти получилось. Я даже приступил к репетициям с курсом профессора Макарьева (Миша Боярский, Лена Драпеко, Сережа Пежель…). Могло получиться. Но не получилось. Теперь знаю, что и не могло. Не было ни одного шанса. Но осталось воспоминание о Приключении. О Роме. Возможно, по нынешним временам, не бог весть какая история, но в моей жизни это приключение одно из важнейших, о которых всегда вспоминаешь с нежностью. Наверно, потому, что была Идея, Увлеченность, Авантюрность, Товарищество. А этого никогда не бывает много…

Год назад мы обменялись приветами, звонками. Вот его ответ на письмо и посылку собранных и высушенных грибов из Щелыково:

Галя, Лева, вы простите, что так долго
Не писал я после телеразговора.
Что поделать? Развитое чувство долга
Говорит мне: лучше ХОРОШО, чем СКОРО.
Правда, я исполнил долг наполовину:
Написал не СКОРО, а вот ХОРОШО ли?
Сомневаюсь: тут и строчки слишком длинны,
Вял размер и раздражают рифм мозоли.
Что ж, наверно, есть такие, у которых
Как у главного поэта всей России, —
Бздынь! минута — и, обрушив все заторы,
Потекут стихи свободно, без насилья.
Впрочем, хватит! Долгое вступленье это
Превращается в словесные потоки.
Всем известно, что больших, как я, поэтов
Не друзья оценивают, а потомки.

***

Левка, помнишь, как (от умиленья млею)
В грандиозную мы влипли авантюру —
Как задумали к Большому Юбилею
Эпопею сочинять и ставить сдуру,
Как проректор института С.С.Клитин
Лично выписал в Москву командировку,
Чтобы мы вернулись, сделав ряд открытий
И впендюрили их в эпопею ловко,
Как корпели мы в ЦГАОРе, где хранимы
Авторы коммунистических утопий.
В результате этих бдений привезли мы
Б… для Кацмана и пачку фотокопий.
Или вспомнить, как еще в семидесятом
Мы мороженым на Невском торговали…
А теперь вот обзавелся ты театром
И уж выпустишь его из рук едва ли.
И пред мысленным, как говорится, взором
Всё танцуют тех далеких лет картины…
…На столе грибы рассыпались узором.
Щелыково, Говоруха и Марина.
Всё. Тринадцать строф написано, и баста!
Думаю, пора поставить точку. Хватит.
Далее писать становится опасно —
Не дай Бог, читателей Кондратий хватит.
«Жизнь прекрасна, если памятью согрета».
Вот таким трюизмом я прощаюсь. Ну и
От жены (что знает всё о вас) приветы
И от Ромки Виндермана поцелуи.

Р.

И, как часто бывает, мы все собирались ответить… а потом пришел последний привет, банка меда и письмо:

Семье Стукаловых, получившей — уверен — мое письмо (в стихах) еще в начале декабря прошлого тысячелетия.

На ответ уже не уповая,
Нутряно вскричу я, выйдя к рампе:
«Мед сбирать на склонах гор Алтая —
Это не грибы сушить на лампе!»
Адову работу оцените —
Пчел укусы, хлад сибирской ночи —
И в ответ хоть что-то напишите,
Коротко, хотя бы пару строчек.

Писано пятистопным хореем

11 февраля 2001 г.

Р.Виндерман

ПрощЧай, Рома. Ты опять уехал, а я еще учусь.

http://ptj.spb.ru/archive/25/in-memoriam-25/pamyati-romana-vindermana/